КРЕСТ И ТАНК

В те дни "Звезда" была одним из немногих изданий, которые сразу же. по горячим следам, откликнулись на происшедшее. "Народ безмолствует, но юродивый скажет" - так называлась статья Юрия Беликова, в ту пору члена редколлегии журнала "Юность", Она вызвала большом резонанс. Сегодня мы вновь хотели бы услышать мнение ныне собственного корреспондента общероссийской газеты "Трибуна", лауреата премии Союза журналистов России и члена Российского ПЕН-клуба о том, как он воспринимает ту историческую веху в свете минувшего десятилетия.

и теперь не откажусь от пришедшей тогда через пушкинского "Бориса Годунова" формулировки времени: "Народ безмолствует". Народ безмолствует все десять лет, которые отделяют нас от того переломного для России события - расстрела здания российского парламента. Но если в "Борисе Годунове" гениальная ремарка про безмолствующий народ таит очистительную грозу, материализовавшуюся в XVII столетии ополчением Минина и Пожарского, то на излете XX и на восходе XXI веков ей, этой фразе, будто ударом сапога под дых, вбили буквальный смысл. Народ безмолствует, несмотря на минувшие и предстоящие волеизъявления у избирательских урн. Они давно превратились в урны с прахом народа. Согласно теории пассионарности Льва Гумилева, наступило время усталости российского этноса. Это началось, конечно, не десять лет назад, но если брать новейшую историю, то "густота" усталости выпадает после 3-4 октября 1993 года.

Когда массовые убийства ни в чем не повинных граждан превратились в норму текущего дня, когда дома рушатся, подлодки захлебываются, киллеры выскакивают из-за угла, а в любом оставленном полиэтиленовом пакете чудится взрывное устройство, уже словно заштрихована телевизионными помехами та кромешная расстрельная вакханалия русскими русских. Но даже глядя сквозь мутную призму всего, что мы за это десятилетие пережили, если только на минуту представить, как в центре Москвы прямой наводкой снова бьют танки по зданию российского парламента, то липкая дрожь пробегает по позвоночнику и хочется сунуть голову в гильотину Французской революции, дабы она, голова, больше подобным не отягощалась.

Я был у Белого дома в августе 1991-го - в том самом живом кольце, когда оно представляло еще хлипкую цепочку, которая в силу своей хлипкости, увы, не знала, что, оказывается, главный защитник парламентской цитадели застенный храбрец-виолончелист Мстислав Ростропович. Я помню здесь каждый камень, парапет набережной, подъезд, просветленные лица рядовых и безымянных защитников. Большинство из них вскоре поймут, что их мужеством воспользовались пирожковое племя лавочников и одухотворенно поглядывающий из-за их плеча выводок будущих олигархов. Но повисшая на волоске иллюзорная вера в былого борца с партийными привилегиями Ельцина окончательно оборвется 3 октября 1993 года с первым залпом по Белому дому - залпом по нам, отстоявшим здание российского парламента в августе 91 -го. Посему тогда, десять лет назад, ко мне подступили слова пушкинского юродивого: "Нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велит".

Что я мог сделать, находясь в Перми? Если Бог привел бы меня в те дни в Москву, я был бы снова среди защитников. Говорю сие совершенно спокойно, с осознанием того, что за этим могло бы последовать. Откликнулся взволнованной статьей, которую опубликовала "Звезда". По тем временам, когда информационное пространство сковали шок и онемение, со стороны "звездинских" собратьев это был отважный шаг и настоящий мужской поступок. Помню, как сразу же после публикации моего "Юродивого" "патриарх пермской земли", заслуженный работник культуры России Леонард Постников, человек крутого и бескомпромиссного нрава, поместил в экспозицию своего Музея увеличенную ксерокопию этой статьи. А известный литературный критик Валентин Курбатов, посетивший в ту пору родные чусовские пределы, увез с собой еще один оттиск, дабы взбодрить "присмиревших" псковичей.

После августа 91-го, будучи в столице, я время от времени приходил к Белому дому - действовала тяга приобретенного у этих стен собственного и всеобщего бесстрашия. Я тогда чувствовал: могу наискось перейти Комсомольскую площадь в Перми и при этом и бровью не шевельну на приближающийся шум машины или прорезавшийся милицейский свисток.

В ноябре 93-го (миновал месяц после кровавых событий) я тоже направился к российскому Дому Советов. Он уже был задраен зеленым, похлопывающим на ветру брезентом, а вокруг выросла высокая металлическая ограда: захочешь, как раньше, - не пройдешь. На подступах к Белому дому - бурый след на асфальте, рядом - венок и надпись мелом: "Здесь танком был раздавлен православный священник". Жутко.

Я представил, как поднимается батюшка с вознесенным крестом навстречу невидимым за броней сынам Отечества, возможно, крещеным людям, поднимается в надежде остановить братоубийство, а они, "сыны" и "возможно, крещеные" - гусеницами по человеку с крестом. Неискупаемый грех. Даже не умещающийся в заповедь "Не убий!" Даже если они не крещеные. Это - за гранью заповеди.

Я привел лишь один эпизод из страшной множественной череды расстрела Белого дома. Кто дал командный взмах усеченной дланью - понятно. Но непосредственными исполнителями стали министр обороны Павел Грачев и министр внутренних дел Виктор Ерин. У Суворова были разные титулы. Один из них - граф Суворов-Рымникский. У Грачева после взятия Белого дома, кроме клички Паша-Мерседес, к фамилии примкнул вечный эпитет: Грачев-Белодомский. А Ерин не мог и рассчитывать на лучшую из худших наград: из рук Ельцина он получил Звезду Героя России...

Сколько было погибших среди защитников российского парламента? 7-го октября 1993-го года, когда Белый дом почернел более чем наполовину, Ерин докладывал: "На сегодняшний день вынесено 49 трупов". Но вот - стенограмма эмоционального свидетельства Александра Руцкого: "Б...! Подошли в упор и расстреляли. Ерину дана команда никого не брать! Мы - живые свидетели!.. Зайдите в зал, в приемную. Посмотрите, что наделали! Убитых, я тебе говорю, больше, чем пятьсот человек. И врет он, сука, врет Зорькину, что здесь мы стреляем, а они не стреляют..."

А вот что писал несколько позднее, чем выступление "Звезды", фронтовик и публицист Владимир Бушин, приводя слова президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова: "Я видел не 50, не 70 убитых, а сотни... В большинстве своем это были люди случайные, без оружия. К нашему приходу насчитывалось более пятисот убитых. К концу дня, думаю, эта цифра возросла до тысячи..."

По Дому Советов били кумулятивными снарядами. Впервые их широко опробовали в пещерах Афганистана. Особенность этих снарядов в том, что, скажем, зданию большого ущерба не причиняется, зато помещения забрызганы серым веществом вылетающих мозгов. Человека разрывает изнутри...

А ведь был еще так называемый штурм "Останкино", когда перекрестным огнем из БТРов ельцинские "витязи" посекли столько безоружных людей!.. Пройдет совсем немного времени, когда один из "взглядовцев" первого призыва, распрощавшийся с "Останкино", вывернет передо мной мехом наружу истину, которая, кажется, теперь стала расхожей:

- Запомни: Центральное телевидение - коррумпированный и сионизированный спрут...

Десять лет назад, осмысливая московские события, я попытался ответить на вопрос: "Для чего все это было сотворено да еще с таким жестоким и трансляционным размахом?" Отвечал я тогда так: "Для того, чтобы осознанно или по воле случая в коллективный разум будущей Государственной думы закодировать страх. Говорят, что дитя, находящееся во чреве, имеет генетический слух. И когда оно вдруг да повзрослеет и попробует проявить характер, можно будет приблизить к его задранному носу кулак, и повзрослевший ребенок сей кулак вспомнит, потому что этим кулаком перед самыми родами били его мать".

Небольшой фрагмент из книги Станислава Говорухина "Великая криминальная революция", где приводится свидетельство Олега Румянцева, бывшего секретаря Конституционной комиссии при бывшем Верховном Совете России, думаю, наглядно продемонстрирует эту мысль: "Меня втолкнули в подъезд. Пьяная харя схватила меня за бороду... Трижды ударили лицом о колено. Потом обшмонали. Денег не было, забрали маленькое радио "Сони". Несколько раз ударили по корпусу, по почкам. Подъезд был сквозной, меня вытолкнули к выходу. Какой-то офицер шепнул мне: "Во дворе стреляют, бегите вон к тому подъезду!" Со мной рядом был художник, мы познакомились, когда выходили из Белого дома. Вбегаем с этим художником в подъезд, а там та же картина, тот же ад, только другой круг. Омоновцы бьют двух, почему-то раздетых до пояса, мальчишек. Совсем мальчишки, лет по семнадцать, не больше, -защитники Белого дома. Одного так ударили автоматом по ребрам, что хруст костей был слышен. Меня хватают и бьют несколько раз по яйцам. Я потом неделю кровью мочился, а в это время Починок объявил прессе, что я к нему за материальной помощью обратился (Александр Починок - один из тех депутатов, кто первым убежал из Белого дома, услышав, что перебежчикам обеспечено тепленькое местечко. Починок сразу получил пост заместителя министра финансов -С- Г.)".

Впереди тех, кто избивал вышедших из "Белого дома" депутатов, были "бригады" в спортивных костюмах и кроссовках -бультерьеры криминальной революции. А теперь воскресите в памяти вкрадчивое, то исподволь загорающееся, то неизменно сходящее на нет "бунтарство" нашего парламента всех последующих созывов. Воскресили? Да, стреляные и битые!..

Вот и нынешний Президент России, выступавший во время недавнего визита в США перед студентами Колумбийского университета, признался: "У нас даже не было культуры парламентской деятельности. Парламент собрали, потом разогнали..." Правда, неясно, что имел в виду Владимир Владимирович: то ли Верховный Совет образца 1993-го, то ли Думу, распущенную еще Николаем Вторым?

Мы столько раз запинались о порог чувствительности, что, во-первых, давно этот порог стесали и отполировали, а во-вторых, обули собственные сердца в модные, но уродские башмаки на платформе. Горе уже только фиксируем, но не слышим. "Может, слушал, но слышал едва ли", как писал Рубцов в одном из ранних стихотворений. Но в России была и, конечно же, еще остается исчезающая порода людей, которые тот национальный позор, ту боль первопрестольного смертоубийства восприняли и воспринимают как свой позор и как свою боль. В их числе - профессор Римма Васильевна Комина. Увы, это имя уже почти ни о чем не говорит нынешним студентам университетского филфака (впрочем, чего ж тут пенять: каждому времени - свой профессор), однако для многих поколений его выпускников Римма Васильевна по большому счету была и остается человеком прозорливого ума, неспокойного духа и сопереживающей души.

Когда началось это великое стояние на Москва-реке двух схлестнувшихся ветвей власти, признаюсь, я был не то что бы несколько удивлен, но озадачен выбором Коминой своего "героя".

- Знаете, Юра, чей портрет висит у меня на стене? - спросила Римма Васильевна. - Валерия Зорькина!

Сейчас приходится уже пояснять, что Валерий Зорькин тогдашний председатель Конституционного суда России, внятно и требовательно просивший Ельцина: "Борис Николаевич, вернитесь в конституционное поле!.." Жизнь сама подтвердила выбор профессора Коминой: когда-то "разжалованный" Зорькин недавно сам вернулся в кресло председателя Конституционного суда. Но я хорошо помню, как на поминках Риммы Васильевны ее муж Владимир Васильевич Воловинский, не исключающий того, что расстрел Верховного Совета в 93-м мог стать причиной ее болезни, выразил жгучую надежду, что наступит тот момент, когда с новоиспеченного Героя России сорвут Звезду и погоны!.. Кто-то начал тогда шептать про "поехавшую крышу", а я подошел к Владимиру Васильевичу и пожал ему руку.

Шумаю, что не сорвут. К великому сожалению. После этого наступили времена плюс-капитализации всей страны, где во главу угла поставлена "успешность любой ценой". В ней, в этой плюс-капитализации, как-то быстро нашлось место всем - друзьям и врагам, Ельцину и Руцкому, Зюганову и Березовскому, Илюмжинову и Немцову... Вот только не нашлось (даже в виде братской могилы) - для тех пятисот (или тысячи?) русских людей, интуитивно вставших на пути того беспредельно контрастного душа нынешней действительности, который мы все принимаем ежедневно и сообща. Мест для защитников Белого дома, имен которых мы не знаем. И, кажется, не хотим знать.