ГЕНРИХ ПАДВА, СТАРШИЙ ПАРТНЕР АДВОКАТСКОГО БЮРО "ПАДВА И ПАРТНЕРЫ": НЕВОЗМОЖНО СОСЧИТАТЬ НЕСПРАВЕДЛИ

В уголовно-процессуальном законодательстве советской России торжественно провозглашались принципы равноправия сторон и их состязательность в уголовном процессе. На самом деле эта декларация была "фиговым листочком" на грехе советского правосудия, которое, по существу, несомненно было не современным демократическим правосудием, а полицейским. Обвинительный уклон господствовал безраздельно практически во всех судах огромного государства. И одним из его проявлений было то, что долгие годы, в период властвования у нас старого уголовно-процессуального закона, пир справляли в правосудии показания людей, добытые на предварительном следствии, добытые в тиши следственных кабинетов, тайно, негласно. И хотя в этот период, также как и сейчас, декларировалась состязательность процесса, конечно, ни о какой состязательности и речи не могло идти.

Допросы свидетелей, потерпевших шли без участия представителя другой стороны. Ни адвокаты, ни тем более, конечно, сами обвиняемые не допускались на эти допросы. Хорошо еще, если они проводились добросовестно, хотя и это не давало гарантий получения достоверных сведений. Следователи могли находиться под влиянием какой-то одной ошибочной версии и потому невольно подстраивали под нее показания допрашиваемых лиц. Иной раз они просто сами могли пропустить какие-то нюансы, которые видоизменяли суть и смысл показаний и т.п. Еще хуже, что иногда показания "выколачивались" в буквальном смысле этого слова, порой они получались под угрозами, под психическим давлением. Никакой гарантии того, что они будут достоверными, никакой гарантии того, что они будут истинными, естественно, в этих случаях не было.

Ярким примером этому может быть получение на предварительном следствии показаний от некоего С. по одному из уголовных дел, расследовавшихся в Красноярском крае.

При обыске у этого гражданина была, якобы, обнаружена граната. Несмотря на то что понятые, бывшие при обыске, не видели, как и откуда ее извлекли и каким образом она появилась перед их глазами, на основании "обнаружения" этой гранаты С. был задержан и отправлен в милицию, откуда после 2-3 дней пребывания попал в больницу со всякого рода повреждениями. Он пояснил там, что его избили в милиции, он рассказал об этом же жене, это было зафиксировано в истории болезни. Но еще через день-два, не дав возможности врачам его полностью обследовать (а там было подозрение на сотрясение головного мозга, на разрыв мочевого пузыря и др.), его увезли снова в СИЗО, а еще через несколько дней на свидании с женой он заявил ей, что его, якобы, никто не трогал, никто не бил, а он сам причинил себе все повреждения.

Одновременно С. неожиданно отказался от защитника, хотя до этого он просил адвоката и у него вначале он был, правда, почти сразу после задержания защитника к нему уже не пустили, И именно в это время он стал давать угодные следствию показания с признанием своей вины и связанные с косвенным изобличением некоторых других лиц.

Вот эти показания, очевидно порочные, повлекли за собой предъявление ему обвинения, где о якобы обнаруженной при обыске гранате уже не упоминалось, но зато речь шла о хранении им другого оружия, из которого было совершено убийство.

Хотя представляется очевидным, что подобные показания, добытые при весьма подозрительных обстоятельствах, не должны существовать в правосудии, они все же оглашались в судах и, как правило, принимались за достоверные и истинные. И если даже обвиняемый, или потерпевший, или свидетель отказывались от этих показаний, говорили, что они неправильны или неточны, ошибочно поняты или неверно записаны, или вообще даны заведомо ложные под влиянием тех или иных обстоятельств, увы, далеких от нужд подлинного правосудия, суды тем не менее чаще всего этим новым утверждениям не желали верить и признавали за истину показания, данные на следствии, если в этих показаниях были доказательства вины подсудимого.

Надо сказать, что высшие судебные органы - и Верховный суд СССР, и Верховный суд РСФСР - прекрасно понимали опасность придания таким показаниям чрезмерно большого значения и предупреждали нижестоящие суды, что такие, с позволения сказать, "доказательства" не могут быть положены в основу приговоров, если они не подтверждаются в судебном заседании совокупностью других доказательств. Но, к сожалению, это требование верховных судов было гласом вопиющего в пустыне.

Практика игнорировала не только указания верховных судов, но и веления самого закона. Так, после разоблачения массовых, необоснованных репрессий, которые у нас в народном сознании обобщены в понятие "37-й год", был принят специальный закон, в котором было сказано, что признание подсудимым своей вины может быть положено в основу обвинения только в том случае, если это признание будет подтверждено совокупностью других доказательств (ст. 77 УПК РСФСР).

Это требование было вызвано тем, что при массовых репрессиях, когда нарушались элементарные права граждан, когда тысячами, десятками, сотнями тысяч осуждались невиновные, все это, в основном, делалось на основании их собственных признаний в ходе предварительного следствия.

Что же происходило на практике? На практике если даже хотя бы один раз на предварительном следствии обвиняемый признавал свою вину, а потом категорически отказывался, если это признание абсолютно ничем не было подтверждено - все равно оно в подавляющем большинстве случаев использовалось судами как доказательство, подтверждающее предъявленное обвинение.

Суды признавали полноценными доказательствами эти показания обвиняемых, хотя очевидно, что добыты они были при отсутствии какой бы то ни было состязательности и равноправия сторон, что получены они были односторонне обвинительной властью и не подвергались надлежащей проверке в состязании сторон, а потом предъявлялись суду как истина в последней инстанции. Все это относится и к показаниям свидетелей.

Понимая недопустимость сохранения такого положения и для того, чтобы внести в законодательство хоть какие-то зачатки состязательности, чтобы хоть какие-то ростки подлинного равноправия сторон появились в процессе, в новом УПК была принята ст. 281, которая запретила оглашение и исследование показаний свидетелей, данных на предварительном следствии, без согласия обеих сторон, и при этом только в строго определенных случаях.

Несомненно, это вызвало огромное недовольство, в первую очередь со стороны обвинительной власти, да и со стороны некоторых судов, привыкших к тому, что эти показания не только можно, но и нужно оглашать и, более того, использовать в качестве доказательств обвинения. Следует признать, что объективно - действительно это нововведение внесло определенные трудности в работу обвинительной власти, в суде лишившейся своего во многих случаях решающего дело оружия. Более того, можно допустить и то, что бывают случаи, когда эти показания, данные на предварительном следствии, могли отражать какую-то истину, и потеря их в результате того, что другая сторона не давала согласия на их оглашение, оказалась болезненной.

Но нужно не забывать, что есть и обратная сторона этой медали. Нужно не забывать, что эти показания, в том случае, если ими безоглядно пользоваться, если пользоваться ими так, как раньше, если их оглашать в любом случае, когда возникают так называемые существенные противоречия между ними и показаниями в суде, использование этих показаний приводит к трагическим ошибкам. Кто может сейчас подсчитать количество людей, несправедливо или вовсе незаконно осужденных в связи с использованием таких доказательств? И не очевидно ли, что нужно поставить преграду такому положению вещей?!

Правосудию необходимы гарантии объективности тех или иных доказательств, необходимо их всестороннее исследование и критическая оценка, без которых правосудие превращается в одностороннее обвинительное действо. Поэтому одной из важнейших задач совершенствования законодательства является борьба за то, чтобы гарантии добросовестности, гарантии истинности, гарантии доброкачественности доказательств действовали как один из краеугольных камней нашего правосудия, нашего уголовно-процессуального законодательства, поскольку слишком дорогую цену мы заплатили за то, что этих гарантий не было, что они, может быть, декларировались, но не соблюдались.

Поэтому неслучайно появление ст. 281 нынешнего УПК, которая попыталась устранить это вопиющее нарушение декларируемых Конституцией России и новым уголовно-процессуальным законом принципов. Законодатель правильно понимал, что показания на предварительном следствии, добытые обвинительной властью без соблюдения принципов состязательности и равноправия, недолжны использоваться любой из сторон в процессе при наличии возражений другой стороны.

Казалось бы, изменение скомпрометировавшего себя недопустимого положения было очевидной потребностью, и новый закон, несмотря на то что он создавал новые условия работы обвинительной власти, был абсолютно необходим в условиях правовой реформы и демократизации нашего уголовного процесса.

К сожалению, в настоящее время под откровенным давлением обвинительной власти вносится проект новых поправок в недавно принятый закон и теперь стоит вопрос о том, что нужно пятиться назад, что нужно снова разрешать использовать эти показания, даже полученные в отсутствие адвоката, даже полученные при самых подозрительных обстоятельствах.

Думается, что такие предложения есть, несомненно, уступка полицейскому расследованию, а не состязательному, не равноправному. При этом, что самое странное, в одном из определений Верховного суда России указано, что, якобы, отказ в оглашении показаний является нарушением принципов равноправия и принципов состязательности. Представляется, что это ставит все с ног на голову. Как уже сказано, несомненно, что эти доказательства на предварительном следствии получаются без всякой состязательности, без всякого равноправия. Между кем и кем может быть состязание и равноправие, если есть только одна обвинительная сторона, и она не гласно, не публично, не в состязательном процессе, а где-то в тайне следственных кабинетов получает эти показания? Ответ кажется несомненным. Именно использование этих показаний в корне подрывает указанные принципы, и они не должны иметь места в правосудии, однако в поправках говорится о том, что отказ в их оглашении и использовании подрывает основы равноправия и состязательности.

Особенно озабочено этим обвинение, которому в ответ на это хочется сказать: вам ли жаловаться на недостаток прав и невозможность состязаться с защитой? Вам ли, годами порой ведущим расследование втайне от защиты, в отсутствие публичности и гласности, с использованием самых разнообразных мер ограничения возможностей защиты, в первую очередь путем содержания обвиняемых под стражей, с отобранием у защитников подписки о неразглашении тайны следствия, т.е. с лишением защитников возможности апеллировать к общественности через СМИ или другим способом!

Пожалуйста, участвуйте в равноправном судебном следствии, пожалуйста, допрашивайте свидетелей или обвиняемых, выясняйте все, что вы считаете необходимым.

Если вы полагаете, что он говорит неправду, - пожалуйста, используйте все допущенные к использованию средства, пожалуйста, показывайте противоречия в его показаниях, если он врет - демонстрируйте объективными данными этот факт, словом, делайте все, что единственно может делать защита. Ведь у защиты нет возможности представить протокол, такой, как хочет представлять обвинение. Защита же не может сказать: вот, пожалуйста, мы допросили этого же самого человека в качестве свидетеля, предупредили его об уголовной ответственности, подержали его несколько дней чуть ли не под стражей и вот получили такие показания. Защита этого не может сделать. Не в этом ли вы видите соблюдение принципов состязательности и равноправия? На протяжении многих лет обвинение демонстрировало злоупотребление этим правом, и потому требование о возврате в этой части к старому УПК совершенно недопустимо.

Конечно, можно совершенствовать новый УПК, можно вносить в него какие-то дополнения и изменения. Может быть, можно продумать возможность в исключительных случаях оглашать показания свидетелей, скажем, полученные в ходе предварительного следствия с участием адвоката другой стороны или полученные на очной ставке, где их можно было исследовать, где им можно было возразить. Может быть, можно говорить о том, что можно исследовать добровольные какие-то заявления или признания, и т.д. Но возвращаться к тому, что в любом случае, если есть существенные противоречия, можно оглашать показания свидетеля, данные на предварительном следствии, представляется как раз грубейшим нарушением и принципа равноправия, и принципа состязательности, что представляет собой огромную угрозу нашему правосудию, правам, интересам и свободам наших граждан.

***

СПРАВКА

ПАДВА Генрих Павлович - генеральный директор совместного предприятия "Международные адвокаты", старший партнер адвокатского бюро "Падва, Розенберг и партнеры". Родился 20 февраля 1931 г. В 1953 г. окончил Московский юридический институт. После окончания института работал в Тверской (Калининской) коллегии адвокатов. Окончил Калининский педагогический институт, аспирантуру. С 1990 г. - вице-президент Международного союза адвокатов. Участвовал во многих крупных гражданских и уголовных процессах: защищал интересы золотодобытчика В. И. Туманова, бывшего Председателя ВС СССР А. И. Лукьянова по делу ГКЧП. Среди его подзащитных: Дмитрий Савельев, Павел Бородин, Анатолий Быков, Сергей Иваненко. Награжден золотой медалью им. Ф.Н. Плевако. (1998 г.) - за вклад в развитие российской адвокатуры и в правозащитную деятельность, наградой Российского национального фонда "Общественное признание". Имеет дочь.