ОТВЕЧАЕТ ЛИ НОВЫЙ УПК ЗАДАЧАМ БОРЬБЫ С ПРЕСТУПНОСТЬЮ

В январе 2003 года Верховный Суд Российской Федерации провел совещание по итогам работы за 2002 год, а затем в Колонном зале Дома Союзов состоялось торжественное собрание, посвященное 80-летию образования Верховного Суда. Было заявлено, что судебная реформа дает результаты, реально работают заложенные в новом Уголовно-процессуальном кодексе механизмы, в стране существенно (на 20 процентов) сократилось количество лиц, в отношении которых избрано мерой пресечения заключение под стражу, а число оправдательных приговоров выросло в три раза. Это якобы стало логическим следствием введения подлинной состязательности в судопроизводстве, повышения требовательности к следствию. Немало хвалебных слов произнесено в адрес судов присяжных.

Однако, и об этом не раз заявляли официально, наша судебная система находится в глубоком кризисе. Страну захватил вал преступности, граждане боятся выходить из дому.

Столичное правительство, обсудившее комплексную программу по борьбе с преступностью в Москве на 2003 год, отметило, что в прошлом году в столице совершено 163,4 тысячи преступлений - в два с лишним раза больше, чем в 1999 году. В это же время председатель Комитета Госдумы по безопасности А. Гуров, характеризуя положение с преступностью в целом по стране, сказал, что в последние четыре года количество официально зарегистрированных преступлений в России приближается к отметке 3 миллиона. По оценкам же ведущих специалистов в реальности криминальных инцидентов уже более 10 миллионов. В 2001 году более 38 миллионов россиян, или каждый четвертый, пострадали тем или иным образом от уголовных посягательств. До 60 - 80 процентов финансовых потоков российских предприятий находится под пятой коррумпированных группировок.

Судей не интересует такое положение, и их нельзя даже упрекнуть в этом. Таков закон. По действовавшему ранее законодательству суд рассматривался как одна из частей уголовной юстиции, выполнявшая функцию сдерживания преступности наряду с органами следствия и прокуратуры. В самом деле, как можно бороться с преступностью без судьи, которому принадлежит последнее слово по каждому уголовному делу? В связи с этим закон обязывал судью лично разобраться в деле, непосредственно исследовать доказательства с целью установления истины, вынесения законного и обоснованного приговора. Следует подчеркнуть, что активность суда в исследовании доказательств не является изобретением советских юристов, а есть необходимое условие всех систем уголовного судопроизводства мира.

Наши реформаторы решили, что судей не должно интересовать состояние преступности в стране, они не обязаны устанавливать истину и даже изучать уголовное дело, их роль должна сводиться к выполнению чисто технических функций и вынесению приговора. Теперь председательствующий в суде в соответствии со статьей 243 нового УПК' лишь "руководит судебным заседанием... обеспечивает соблюдение распорядка судебного заседания, разъясняет всем участникам судебного разбирательства их права и обязанности, порядок их осуществления". Короче говоря, из судьи сделали бесконтрольного и безответственного чиновника с казенно-бюрократическим мышлением, который рассуждает, руководит процессом и разрешает дела так, как это делал описанный Салтыковым-Щедриным деятель юстиции царской России: "Я не вхожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями, я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма... Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет?"

А как же судья, не зная материалов дела, выносит приговор? Залогом вынесения судьей верного решения, говорит закон, является состязательность сторон, понимаемая как полное переложение на стороны забот о собирании доказательств и обосновании обвинения. Апофеозом же состязательности являются речи обвинителя и защитника, а судья призван лишь наблюдать поединок и объявлять победителя. Таким образом, результат деятельности суда всецело зависит от изворотливости и красноречия той или иной стороны, а поэтому нетрудно представить, какой правый суд мы изобрели.

Общеизвестно, что цели прокурора и защитника в суде диаметрально противоположны. Объективность, стремление к установлению истины защитнику противопоказаны, если в этом кроется угроза подзащитному. Прокурор, напротив, главное внимание уделяет обвинению. Еще А. Кони, характеризуя объективность сторон, отмечал, что "нередко их трескучая и сентиментальная фразеология, извращение правильной перспективы дела приводят к тому, что простые и здравые понятия уступают место болезненным и ложным, один и тот же подсудимый одной стороной изображается как мрачный злодей, а другой - как невинный агнец". Поэтому весь мир понял, кроме наших реформаторов, что бесконтрольные со стороны судьи состязания сторон не могут проложить путь к истине.

Ожидать чего-либо хорошего от изобретенной нами состязательности нельзя еще и потому, что по многим уголовным делам прокурор и защитник даже не смогут воспользоваться своим красноречием, им попросту не о чем будет говорить. Новый УПК наделяет судью небывалым правом: он может признать, что то или иное доказательство получено с нарушением закона, и исключить его из разбирательства в суде. Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения. Прокурору и защитнику запрещено ссылаться на них в прениях сторон в обоснование своей позиции, а если они попытаются сделать это, то "судья прерывает такие выступления и разъясняет присяжным заседателям, что они не должны учитывать данные обстоятельства при вынесении вердикта" (ст. 75, 292, 336 УПК).

Какие конкретно нарушения закона влекут за собой признание доказательств недопустимыми, никто не знает. Ни теорией, ни практикой вопрос четко не урегулирован. Решение его фактически отдано на откуп судьям, а они, как показывает практика работы судов присяжных, признают доказательства недопустимыми и исключают их из разбирательства в суде при нарушении не закона в буквальном смысле слова, а правил проведения и процессуального оформления следственных действий, что является обычной технической ошибкой.

Бездумное исключение доказательств из разбирательства в суде приводит к тому, что уголовные дела поступают в судебное заседание "полураздетыми", заранее обреченными на вынесение оправдательного приговора или, в лучшем случае, на переквалификацию совершенных преступлений на статьи о менее тяжких преступлениях. И не только к этому. При такой практике присяжные лишены возможности знать все доказательства, добытые органами следствия, а прокурор не может убедительно обосновать предъявленное обвинение. Конкретный пример из практики: как можно признать виновными и о чем мог говорить прокурор, если судья из шести томов уголовного дела исключила пять томов, оставив лишь последний - с протоколами ознакомления обвиняемых с материалами следствия и обвинительным заключением? А преступники обвинялись в умышленном убийстве.

Это общепризнанный факт, и его даже не отрицают работники Верховного Суда. Один из них, говоря о суде присяжных, писал, что с участием присяжных заседателей в судебном заседании исследуются лишь "оставшиеся" доказательства, которых порой бывает недостаточно для принятия решения о виновности подсудимого. Отсюда весьма высокий процент оправдательных приговоров, что естественно вызывает негативное отношение к этой форме судопроизводства.

По признанию другого судьи Верховного Суда, из разбирательства в суде присяжных исключаются доказательства примерно по каждому второму делу, а по некоторым - фактически все основные доказательства. Он же отметил, что более чем по 40 процентам рассмотренных судами присяжных дел об умышленных убийствах при отягчающих обстоятельствах, то есть по самым тяжким преступлениям, постановляются приговоры с переквалификацией действий виновных на статьи о менее тяжких преступлениях.

Сейчас суды присяжных вводятся во всех регионах страны, так что в скором времени Верховный Суд сможет отрапортовать об увеличении оправдательных приговоров не в три, а в десятки раз, а заодно значительно сократить количество населения в местах лишения свободы. Тем более что для выполнения второй задачи уже введен надежный способ. Еще в 1992 году на судей была возложена обязанность по проверке законности и обоснованности ареста или продления срока содержания под стражей. Однако в 1996 году председатель Верховного Суда и Генеральный прокурор официально заявили о необходимости изменения этого закона, мотивируя это тем, что практика применения его "порождает негативные ситуации, усугубляющие и без того напряженную криминогенную обстановку. Не единичны случаи, когда из-за неверной оценки материалов дела, а также по другим причинам на свободе оказываются опасные преступники, которые, воспользовавшись решением суда об освобождении из-под стражи, скрываются от следствия, совершают новые преступления, а в отдельных случаях физически устраняют оставшихся на свободе соучастников". Новый УПК пошел еще далее - теперь даже заключение под стражу в качестве меры пресечения может применяться только судьями.

На совещаниях Верховного Суда было высказано много дифирамбов в адрес суда присяжных. Это якобы самый прогрессивный, демократический суд, лучшая форма судопроизводства. В подтверждение ссылались на то, что вся Европа имеет такие суды. На самом деле европейцы давно назвали такую форму судопроизводства архаической и неэффективной, каменным веком юриспруденции и даже допингом преступности. Как пример можно привести массу высказываний мировых авторитетов, но мы ограничимся одним. Например, английский философ и правовед Бентам утверждал, что суд присяжных - это "суд, пригодный для варваров, но недопустимый у нас". В Европе, кроме Испании, нет таких судов присяжных, которые нам навязали США. Они давно перевели суды присяжных на профессиональную основу, порой не меняя их названия. Вместо единоличного судьи-чиновника, бесконтрольного и безответственного, у них в состав суда присяжных входят три профессиональных судьи. Кроме того, их присяжные, в отличие от наших, вопрос о виновности подсудимого решают не независимо от судей, а совместно с ними и под их руководством, что позволяет избежать юридических ошибок и предотвратить вынесение незаконных приговоров. Так обеспечивается не только профессиональное рассмотрение дел, принятие юридически обоснованных решений, но и общественный контроль за деятельностью судов со стороны населения.

Страны Европы еще до введения у нас в 1993 году судов присяжных в девяти регионах страны рекомендовали нам не вводить их, не повторять допущенных ими ошибок. Даже ученые и практические работники США и Англии, у которых мы бездумно переняли эти суды, резко критикуют свое творение, указывая на такие его недостатки, как необъективность, беспомощность в исследовании доказательств, снижение ответственности профессиональных судей за результаты рассмотрения дел, обилие необоснованных и незаконных вердиктов, крайняя волокита и дороговизна. К тому же эти суды в странах англо-американской системы рассматривают мизерное количество дел: Канада - один процент, Англия - около двух, США - около пяти, что тоже является убедительным доказательством того, чего они стоят.

В нашей стране суды присяжных проявили себя точно так же. В прессе уже не раз высказывались резкие замечания по поводу результатов их деятельности.

Для наших реформаторов ни опыт европейских стран, ни собственный опыт - не урок. Мы вводим суды присяжных на территории всей страны, что не может не вызвать удивления. Кроме того, совершенно не укладывается в голове, как можно утверждать, с одной стороны, что мы строим правовое государство, обязывать все органы государственной власти и местного самоуправления, должностных лиц, граждан и их объединения строго соблюдать Конституцию и закон (ст. 15 Конституции), а с другой - создавать суды, не обязанные соблюдать закон. Общеизвестно, что в основу суда присяжных заложена не законность, а групповое представление о справедливости. Между тем оно у разных лиц неодинаково и очень часто выходит за пределы не только законного, но и здравого смысла. Тем более в нашей стране, для которой характерна правовая и нравственная деградация, утрачены моральные постулаты, стираются грани между добром и злом.

Порочность всех новаций процессуального права проистекает из концепции судебной реформы. Еще там реформаторы, ссылаясь на массовые репрессии 30-х годов, назвали нашу юстицию безжалостной и чуждой интересам людей, процессуальное право - инквизиционным, а прокуратуру и суды - репрессивными органами. Они сделали вывод, что изменить положение эволюционным путем невозможно, и избрали революционный путь: разрушение до основания прежнего законодательства, действующих учреждений суда и прокуратуры.

Однако если бы они были объективными, то не могли не увидеть, что виновниками наших несчастий, произвола были не столько законы и правоохранительные органы, сколько наша система, политическое руководство страны, под диктовку которого не только принимались репрессивные законы, но даже решалась судьба конкретных лиц.

Автору этих строк в течение нескольких лет пришлось участвовать в реабилитации необоснованно репрессированных в 30-е годы, и поэтому ему хорошо известно, что окончательное решение по конкретным делам ни от прокуроров, ни от судей, рассматривавших их, не зависело. Они поступали в суды уже с окончательным решением, выражавшимся в том, что на обвинительном заключении стояла жирная римская цифра I или II. Первая означала расстрел, а вторая - лишение свободы. Ставились они по прямому указанию руководства страны. Для этого органы НКВД предварительно составляли списки арестованных и направляли их первым лицам государства, которые и определяли дальнейшую судьбу каждого из указанных в них лиц.

По данным председателя Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий А. Н. Яковлева, только 22 ноября 1937 года Сталин, Молотов и Жданов утвердили 12 списков на 1352 человека к расстрелу, 7 декабря того же года - 13 списков на 2397 человек, из которых 2124 тоже подлежали расстрелу. Подпись Молотова имеется на 373 списках на 43 тысячи человек, Сталина - на 361 списке на 41 391 человека, Жданова - на 175 списках на 20 985 человек.Если же работники правоохранительных органов пытались как-то смягчить участь арестованных, то сами подвергались репрессиям как враги народа. В подтверждение этого можно сослаться не только на отдельные факты, но даже на книги, например на книгу Н. Г. Смирнова "Репрессированное правосудие".

Такие дела расследовались органами НКВД, которые являлись непосредственными исполнителями репрессивных установок политического руководства страны. Дела рассматривались без участия сторон, за исключением нескольких открытых процессов, на которых обвинение поддерживал лично Генпрокурор Союза. Таким образом, прокуроры к разбирательству таких дел не имели никакого отношения, а судьи выносили приговоры под страхом смерти.

Поэтому при определении задач судебной реформы и путей ее реализации следовало исходить прежде всего из этих исторических фактов и в первую очередь устранить главную причину произвола и беззакония - подчинение правоохранительных органов представителям власти, ее диктат, вмешательство в рассмотрение конкретных дел, а не из революционного слома прежней правоохранительной системы и поголовного охаивания юридических кадров.

Для решения же главной проблемы фактически ничего существенного сделано не было, в связи с чем не случайно у нас до сих пор по указанию сверху любой неугодный человек может быть необоснованно арестован и осужден, а настоящий преступник - вылезти сквозь щели правосудия.

Не нуждалось в революционной ломке и наше право. В итоге второй кодификации права, проведенной в СССР в 50 - 60-е годы, структура судебной системы и основные судоустройственные принципы по многим параметрам были близки к западным моделям. Было разработано неплохое процессуальное законодательство, его нормы и институты в основе своей обеспечивали достижение законного и справедливого результата. Их всего лишь нужно было исполнять. А имеющиеся недостатки можно было устранить путем усовершенствования, внесения изменений и дополнений.

А новый УПК вряд ли можно улучшить эволюционным путем. Здесь, пожалуй, действительно нужна революция. Кодекс вреден в основе своей, так как видит за проблемой защиты прав человека только того, кто преступил закон, кто бросил вызов обществу и государству, а не те миллионы людей, которые попираются преступниками. (Эту тенденцию наших реформаторов еще в начале перестройки заметил покойный ныне профессор И. И. Карпец.) К тому же УПК так небрежно подготовлен, что его проще уничтожить, чем переделать. О качестве нового кодекса весьма ярко говорит то, что еще до вступления его в силу принято два закона о внесении в него изменений и дополнений - всего "поправлено" более 50 статей. Небывалый в мировой практике случай. Кроме того, создана специальная рабочая группа по мониторингу введения в действие УПК, а точнее - по исправлению недостатков. Интересен один из выводов этого мониторинга: большая часть правоприменителей сомневаются в необходимости проведения реформы и не верят в ее позитивные возможности. А в прессе появились сообщения, что очередной всплеск преступности происходит именно после вступления в силу нового УПК.